Владимир Сергеевич Гродский – профессор Самарского государст­венного экономического университета рассказал «Независимой газете», что обеспечит существование «долгого государства Путина».

Современный мир озабочен трансформацией индустриального общества в информационное сообщество, требующей глубоких глобальных институцио­нальных изменений, адекватных новой технологической эре. Россия вовлечена в этот объективный процесс, но ее недавнее социалистическое прошлое и осо­бенности нынешней экономической практики накладывают отпечаток на отно­шение населения к назревшим инновациям. Еще не забытая шоковая терапия и сложное становление рынка в стране обусловливают консервативные настрое­ния людей.

Статья Владислава Суркова «Долгое государство Путина» в определен­ной мере отражает эти настроения. В ней предпринята попытка обоснования неизбежности сохранения надолго сформировавшейся в России цивилизации и ее преимуществ по сравнению с традиционными демократическими социально-экономическими системами Запада. Появление статьи полезно, поскольку представляет предмет для дискуссии по вопросам долгосрочной перспективы нашего общества.

Аргументация своего взгляда на Россию у автора построена на новом по­нятии «глубинный народ», которое в статье не определяется, но, видимо, озна­чает не классическое гражданское общество, а вечный простой народ, который доверяет властвующей элите, а та прислушивается к чаяниям народа и всячески заботится о нем. Такие прямые отношения, не обремененные уже якобы из­жившими себя опосредующими институтами, представляются автору вполне рациональными и прогрессивными.

Однако такой взгляд, по нашему мнению, является упрощенным и утопи­ческим, он заставляет вспомнить Средневековье. Нам, недавно отказавшимся от одной – псевдосоциалистической – доктрины, сегодня предлагается другая, еще более примитивная система отношений. Владислав Сурков пишет: «Народ­ность, что бы это ни значило, предшествует государственности, предопределяет ее форму, ограничивает фантазии теоретиков… Она мощный аттрактор, к кото­рому неизбежно приводят все без исключения политические траектории». Но, строго говоря, «народность» как раз исторически существовала при феода­лизме, который затем был повсеместно замещен национальными образова­ниями. Если считать, что исконная народность сохранилась в нынешней Рос­сии, то «глубина» такого общества этой социальной общностью не ограничива­ется, так же как не строилось только на народности и средневековое общество, поскольку в любом случае в стране имеется не просто «глубинный народ» с его народностью, как утверждает автор статьи, а народ, находящийся в определен­ной системе экономических отношений. Именно эта система представляет со­бой исходное глубинное ядро общества. Известно, что феодализм функциони­ровал благодаря жесткой иерархической субординированной системе аренды земли и распределения ренты, которая в современных условиях может про­явиться только в виде коррупционной системы перераспределения доходов по всей вертикали власти. Вряд ли Россия хочет и может долго просуществовать с такой неэффективной и аморальной структурой.

В рассматриваемой статье отмечается, что «сделанная в России полити­ческая система пригодна не только для домашнего будущего, она явно имеет значительный экспортный потенциал, спрос на нее или на отдельные ее компо­ненты уже существует, ее опыт изучают и частично перенимают, ей подражают как правящие, так и оппозиционные группы во многих странах». Этот спрос действительно есть, но только из-за благоприятной текущей глобальной поли­тической конъюнктуры. В долгосрочном же периоде без радикальных институ­циональных преобразований в такой политической системе ни в доморощен­ном, ни в экспортированном виде не обойтись. И здесь можно согласиться с Сурковым в том, что нам «только кажется, что выбор у нас есть», ибо в обще­стве действуют объективные экономические законы, предопределяющие формы его функционирования и развития. Более того, признание этого под­твержденного историей факта и создание определенных новых – пока неиз­вестных истории – институтов именно в России могут выдвинуть ее в лидеры решения социальных проблем современности.

О каких же институтах идет речь? Прежде чем ответить на этот вопрос, напомню суть модели развития общества Карла Маркса: каждая новая истори­ческая технология требует создания адекватных институтов общества. Теория имеет и альтернативную модель немецкого историка и социолога Макса Ве­бера: радикальные реформы институтов вызывают к жизни новые технологии общественного производства. Реальной же действительности соответствуют обе модели, исторические знаменательные технологии и системы институтов производства, сменяя друг друга, обусловливают цепочку исторических форм ведения хозяйства. Последовательности аграрной, машинной и информацион­ной технологий соответствует последовательность общинной, конституцион­ной и глобальной исторических форм. Если еще вспомнить, что ценность про­дукта общества всегда состоит из земельной ренты (C), вознаграждения за труд (с рыночных времен – заработной платы, V) и совокупной прибыли (чистая прибыль плюс амортизация, иначе – приток наличности, cash flow, M), то сле­дует признать, что каждая ступень развития общества имеет свой особый кри­терий производства. Так, если аграрная цивилизация базируется на рентабель­ности земли (C/(V+M)), а индустриальное общество использует критерий при­быльности капитала (M/(C+V)), то информационное сообщество, строящееся на опережающем росте человеческого капитала, сферы образования и цифровиза­ции экономики, должно применять критерий зарплатности труда (V/(C+M)). Такова логика исторического развития: остаточным образом формируется це­левой элемент продукта, а остальные его части становятся издержками произ­водства.  

Важно иметь в виду, что критерий зарплатности призван достигать высо­ких социально-экономических целей, поскольку впервые в истории непосред­ственно связан с первоочередным удовлетворением комплекса потребностей развития самого человека. По сути дела, речь идет о действительном, а не фор­мальном социализме, при котором человек может быть прежде всего инстру­ментом централизованной индустриализации экономики. Тот хозяйственный расчет, который применялся в нашей плановой экономике, в основе своей не отличался от классического рыночного коммерческого расчета: и там, и здесь во главу угла ставилась прибыль. Именно она интересует собственника капи­тальных благ, будь то частный предприниматель или государство. Ориентация же на зарплатность производства может резко повысить его эффективность, не­посредственно благосостояние работников и общества в целом.

На объективную необходимость перехода в современных условиях к по­строению институтов зарплатности указывает факт глобального падения при­быльности производства, а в продвинутых социальных рыночных экономиках элементы этого института уже существуют в деформированном критерии при­быльности производ­ства из-за расшире­ния так называемой системы участия на­емной рабочей силы в собственности и при­были корпораций.

Зарплатность как критерий и уни­версальный инстру­мент решения соци­альных задач не зави­сит от форм собст­венности, которая к тому же с распро­странением инфор­мационных техноло­гий рассеивается в обществе. Указанный новый критерий порождался и в период кризиса нашей индустриальной плановой экономики самой хозяйственной практикой так на­зываемого бригадного подряда. Опыт его фактического применения в 1970–1980-х годах в строительстве Николаем Травкиным (ныне политическим деяте­лем), в здравоохранении – хирургом-офтальмологом Святославом Федоровым и других отраслях показывал взрывоподобный положительный эффект, но тогда он подвергся жестким атакам именно со стороны партийно-бюрократического аппарата и был свернут в ходе последующих прибыльно-рыночных преобразо­ваний в стране. Думается, что введение критерия зарплатности даже в условиях сохранения огосударствленных ресурсов, но их свободной аренды принесло бы гораздо больше пользы российскому обществу, чем затянувшийся переход к классическому рынку путем приватизации государственной собственности.

С проблемой перехода к новому критерию производства связан и так на­зываемый финансово-экономический кризис, в условиях которого мировое со­общество живет с 2008 года. Эксперты, политические деятели и многие про­стые люди ссылаются на него как на обычное явление конъюнктурной циклич­ности производства, которое регулярно наблюдается в рыночной экономике. Некоторые же специалисты отмечают серьезность ситуации и сравнивают ны­нешний кризис с Великой депрес­сией, охватившей западный мир в 20–30-х годах XX века. Несмотря на то что с момента появления не­гативных процессов в нынешней финансовой сфере, а затем и в ре­альных секторах многих экономик прошло достаточно много вре­мени, что проводились саммиты, конференции и даже были обнаро­дованы различные системы меро­приятий по выходу из кризиса и предотвращению его повторения, вразумительных ответов на во­просы о причинах, сущности, про­должительности кризиса, а также характера функционирования ми­ровой экономики в посткризисной перспективе не появилось. Широ­кое распространение имеет версия о допущенных финансистами ошибках, заключающихся в так называемых перекредитованиях и искусственных перегревах фондо­вых рынков.

Однако объяснение кризиса чисто рыночными, конъюнктур­ными причинами нельзя признать достаточным. Известно, что фи­нансовая сфера в первую очередь реагирует на происходящие социально-поли­тические события, но она же быстро и стабилизируется при соответствующих мерах хозяйствующих субъектов и государства. На этот раз, после того как фи­нансовые пузыри начали лопаться, кредитная система не стабилизировалась, что указывает на наличие устойчивого перенакопления капитала по отношению к снижающимся темпам роста производственного аппарата и уровню его при­быльности в индустриально развитых странах. А это явление оказывается со­вершенно непохожим на то, что происходило в период Великой депрессии: то­гда, как известно, проблема заключалась в недостаточной инвестиционной ак­тивности бизнеса.

На наш взгляд, начавшийся глобальный кризис связан с системной неэф­фективностью индустриальной экономики. Исторические критерии рентабель­ности и прибыльности обеспечивали преимущественный рост и развитие соот­ветствующих им факторов производства – земли и капитала. Переключение же инвестиционного потока в сферы образования и формирования современной рабочей силы требует стихийного, а лучше научно обоснованного перехода к механизму зарплатности, создающему мощный фонд для построения действи­тельного социализма.

В соответствии с этим фундаментальным выводом вновь приобретают значение дискуссии о плановом ведении хозяйства, разгар которых был в 20–30-х годах прошлого столетия, то есть во времена, когда в мире еще существо­вали две системы хозяйствования – рыночная и плановая – и велись не только идеологические, но и научные споры между их сторонниками и противниками. Полемика происходила повсеместно – в западной экономической теории тоже. Многие экономисты, наблюдая первоначальные успехи централистски органи­зованных экономик, приводили свои теоретические доводы в защиту социа­лизма. Позже в нашей стране научное обоснование социализма проводилось разработчиками «Системы оптимального функционирования экономики» (СОФЭ). Однако все эти исследования оказались незавершенными. Кризисные же события в социалистических странах конца XX века, приведшие к реставра­ции в них рынков, позволили многим экономистам, как отрицающим возмож­ность хозяйственного расчета, так и поддерживающим глобальный плановый эксперимент XX века или относящимся к нему лояльно, говорить об оконча­тельном фиаско социализма. Но, на наш взгляд, споры о социализме, плане и рынке закрывать еще рано. Более того, вопросы планирования в глобальном масштабе становятся весьма актуальными.     

В России существовали и существуют уникальные предпосылки для ус­пешного проведения масштабных экономических инноваций. Когда в нашей стране начала 90-х годов прошлого столетия готовилась хозяйственная ре­форма, можно было радикально изменить характер огосударствленной центра­лизованной экономики путем повсеместного введения в ней системы аренды предприятий и распространения нового критерия производства, который ло­кально и стихийно, как мы отмечали выше, уже применялся и давал прекрасные результаты. Автору этих строк довелось в те времена участвовать в конкурсе новых учебников по политэкономии, познакомиться и общаться с председате­лем жюри конкурса, тогда заведующим кафедрой политэкономии Академии общественных наук, а в последующем заместителем премьер-министра и руко­водителем Комиссии по экономической реформе Леонидом Абалкиным и гла­вой Союза предпринимателей и арендаторов Павлом Буничем, обосновываю­щим эффективность аренды государственных предприятий. Они поддерживали идею перехода к хозяйственному механизму зарплатности. Однако тогда об­стоятельства сложились так, что в ходе реформе были применены методы шо­ковой терапии, которые обрекли страну на недобросовестную приватизацию государственной собственности, гиперинфляцию и последующее ее существо­вание с коррупционным псевдорынком.

Тупиковое экономическое положение должно послужить стимулом ско­рейшего начала модернизации России. В этом деле большое значение приобре­тает цифровизация экономики, но не только. Реализацию созданного сейчас комплекса национальных проектов, направленных на решение обострившихся социальных проблем в стране, следует увязать с разработкой институтов зар­платности. Это и обеспечит существование «долгого государства Путина».           

 МАТЕРИЛ НА САЙТЕ «НЕЗАВИСИМОЙ ГАЗЕТЫ» ТУТ